В 1993 году искусствовед Мэрион Харрис увидела на выставке-ярмарке полтора десятка странных кукол и множество фото, на которых эти куклы и были запечатлены, словно живые дети – они улыбались, играли, дурачились… Харрис выкупила всю коллекцию, и спустя пару лет мастер – а звали его Мортон Бартлетт – посмертно прославился на всю Америку. Его куклы продавались на аукционах за десятки тысяч долларов, на персональных выставках не было отбоя от посетителей… Но кем был этот человек и почему его куклы-дети до сих пор вызывают настоящий шквал обсуждений?
Искусствоведы, журналисты и обыватели склонны обвинять Бартлетта во всех смертных грехах. Это, впрочем, обыкновенная судьба художников-аутсайдеров, непрофессионалов, создающих искусство, выходящее за рамки академического канона. Его куклы созданы столь подробно, столь тщательно, что вызывают мысли о нездоровой одержимости – в лучшем случае любимым делом, в худшем – маленькими детьми. При жизни он почти никому не показывал свою коллекцию – но нельзя сказать, что слишком уж строго оберегал свою тайну. И даже само причисление Бартлетта к аутсайдерам – предмет споров, ведь он был профессиональным дизайнером. Во многом загадка Бартлетта – это его пограничное состояние: он был слишком странным для «нормального человека» и слишком «нормальным» для аутсайдера.
Мортон Бартлетт родился в начале XX века в Чикаго. Рано остался без родителей, рос в приемной семье, об отношениях с которой почти ничего не известно. Года два проучился в Гарварде, но в период Великой депрессии вынужден был бросить учебу. Уже в студенческие годы увлекся скульптурой из гипса, которая, по его словам, как нельзя лучше раскрывала его внутренние душевные импульсы. В дальнейшем работал редактором журнала ремёсел, управлял бензоколонкой, продавал мебель, производил и продавал сувениры, был внештатным фотографом и графическим дизайнером – в общем, крутился, как мог, но никогда не оказывался на обочине жизни. Бартлетт был творческим человеком в совершенно конвенциональном понимании этого слова. Он отслужил в армии, а затем вернулся к дизайну и фотографии, в чем и преуспел.
Он действительно хорошо фотографировал. Особенно ему удавались коммерческие детские фотографии, очень лиричные и в то же время сдержанные. Бартлетт бережно хранил не только негативы этих снимков, но и отзывы родителей – скорее составлял портфолио, чем удовлетворял какие-либо иные потребности. Он вел жизнь закрытую и уединенную, но не настолько, чтобы вызывать подозрения. Он никогда не был женат, не имел семьи, но это не было чем-то из ряда вон выходящим. Бартлетт не отличался особой страстью ни к противоположному полу, ни к собственному, однако существует упоминание как минимум об одной его теплой привязанности к женщине. Художник дружил с соседями, которые впоследствии вспоминали его как тонкого и интересного собеседника, настоящего ценителя искусства – разве что его крайняя пунктуальность слегка раздражала окружающих. Особенно крепка была его дружба с художником Калилом Джебраном и его женой. При переездах они старались найти жилье как можно ближе друг к другу.
И все эти годы он делал кукол, наряжал их и фотографировал.
Все они были великолепно сделаны. На их миниатюрных пальцах – ногти с проработанной кутикулой, их образы индивидуальны, их тела анатомичны, дерзкие улыбки обнажают ряды крошечных зубов. Их образы навеяны Северным Ренессансом, голливудским кино, книжной иллюстрацией… Поразительная живость их мимики пугает неподготовленного зрителя – настоящие эмоции на игрушечном лице.
Двенадцать кукол из сохранившихся пятнадцати – девочки. Они повторяют позы героинь кинематографа и глянцевых журналов, а несколько маленьких танцовщиц созданы явно под влиянием живописи Дега.
Три куклы – мужского пола, предположительно, автопортреты самого Бартлетта в том возрасте, когда он осиротел. Все они выполнены из раскрашенного гипса и одеты в тканевые платья и костюмчики, держат в руках маленькие книжки или игрушки. У большинства кукол – мобильные и съемные части тела, что позволяло с легкостью менять их позы. Над каждой Бартлетт работал много месяцев.
В 1962 году история о дизайнере-кукольнике просочилась в прессу – прежде его работы видел только Калил Джебран. В целом статья о нем была доброжелательной, но несколько снисходительной. Журналист писал о нем как о местной диковинке, одиноком чудаке, однако заголовок действительно был странноват – «Возлюбленные мистера Бартлетта». По-видимому, это стало отправной точкой в восприятии его творчества как выражения нездорового интереса к детям. Также предполагалось, что игрушки Бартлетта – это прототипы для промышленного производства (эту идею, кстати, продвигал впоследствии и Калил Джебран). Примерно после этой публикации (хотя и не значит, что вследствие) Бартлетт, по-видимому, прекратил заниматься своим хобби – после его смерти куклы были обнаружены завернутыми в газеты 1963 года выпуска.
И… ничего трагического, как это часто бывает с художниками-аутсайдерами, не произошло. Бартлетт прожил долгую жизнь, оставаясь другом семьи Калила Джебрана. Он владел полиграфическим агентством – вполне успешным. Согласно завещанию, все его накопления в размере 300 000 долларов были разделены между благотворительными организациями, занимающимися сиротами.
Сейчас о нем снимают документальные фильмы, пишут книги, спорят и дискутируют. Кто-то сравнивает его с героем «Лолиты» Набокова из-за слишком смелых фото кукол-детей, кто-то – с отцом Пиноккио, мечтающем спастись от одиночества. Одни говорят, что Бартлетт давал жизнь той девочке, которой чувствовал себя в глубине души, но в те годы трансгендерность не встретила бы понимания, а другие – что он попросту развлекался и отрабатывал навыки фотографии, в том числе цветной. Но куклы Мортона Бартлетта молчат, как молчат о них он сам, и, по-видимому, их тайна никогда не будет раскрыта.
Текст: Софья Егорова.